Движение в защиту Хопра называют самым стойким протестом в России. Два года жители трех районов Воронежской и Волгоградской областей держали оборону против попыток Уральской горном-металлургической компании (УГМК) приступить к разработке медно-никелевых месторождений. Множество гражданских активистов прошли через угрозы и физические расправы, но в конце концов движение развалилось из-за подкупа и предательства.
Житенев идет по коридору, подняв голову, расправив плечи, с полуулыбкой. Видно, что он слегка гордится тем, как его ведут: в наручниках, руки за спину, вокруг люди смотрят. Михаил Безменский выглядит так, словно его ведут убивать: он серого цвета, взгляд мертвый, затравленный.
На вопросы судьи, биоробота женского пола, Житенев отвечает задорно и пафосно:
— За что вы меня судите? Что я свою землю люблю? За то, что ее защищал? Да, взял деньги, которые мне УГМК навязал, и что? Ничего я не вымогал ни у кого! Ясно, что вины он за собой не чувствует, в его системе ценностей греха он не совершил. Вспоминается анекдот про партизана, сдавшего свой отряд: «Ну ребят, вы что, обиделись что ли?»
Замдиректора УГМК Евгений Брагин едет в Новохоперск, выступать перед жителями. Он должен разъяснить официальную позицию компании. ДК забит народом, стоит страшный шум.
— Я готов говорить, отвечать, но у меня есть одно условие: вы должны слушать.
Улюлюканье, крики «Не надо!», «Что вы нашу судьбу решаете?!», «Та шо он доброго скаже!»
— Эмоции бурлят, очень много слов, страшных картин, — мягко говорит Евгений. — Приведу один простой пример: у горнообогатительных комбинатов выбросов в атмосферу нет. Все эти ужасы, которые вам рассказывают, это просто-напросто неправда.
Гам, свист, улюлюканье, топанье ногами, полная обструкция. Брагин ласково улыбается в зал — перед ним сборище идиотов.
— Спасибо, что послушали…
Донские пейзажи начинаются еще до Дона — плоская, расквадраченная лесополосами воронежская степь вдруг вылетает на обрыв, распахивая горизонт. Как следы гигантских пальцев, прорезают степь широкие долины донских притоков — Битюга, Осереди, Хопра и Медведицы. Меловые горы берегов, широкие излучины рек — и бескрайние просторы, обещающие свободу и неизвестность.
Новохоперск — маленький городок, скорее даже станица, семь тысяч жителей, на высоком холме над слиянием Хопра и Савалы. В прошлом — типичный купеческий городок на границе казачьих земель: единственная длинная улица, площадь, собор. Советская власть построила тут только спиртзавод, а так особо не тро-нула. Городок, конечно, небогатый, но и без признаков запустения.
Рынок, люди продают дрова, одежду, овощи, мед, речную рыбу. Делаю маленький опрос: подавляющее большинство против никеля, но настроены пессимистично, боевой задор прошел.
— А сам как думаешь? Что папа скажет, то дети и будут делать.
— Они взвесили — сколько народ стоит, а сколько никель. Ну и решили: хер с ним, с народом. Раз решили — построят.
— А потом скажут нам, как на Арале: произошла ошибка, извините.
— Как вы к никелю относитесь?
— А как вы относитесь, если я зажму ваши яйца в тиски?
Полтора года назад Институт социологии РАН провел в Новохоперском районе большое научное исследование, из которого выяснилось, что против разработки никеля выступает 98% населения, при этом 64% ходили на митинги, 58% готовы к блокированию магистралей, а 20% — к нападению на представителей власти.
Замечаю, что отношение к никелю жестко коррелирует с наличием усов: все усатые против.
Компания
В начале 2012 года стало известно, что Федеральное агентство по недропользованию объявит конкурс на разработку медно-никелевых месторождений в Воронежской области. Выяснилось, что тут находится третье в России крупнейшее залегание никеля — после уже изрядно потрепанных месторождений Норильска и Кольского полуострова. Конкурс выиграла Уральская горно-металлургическая компания, тогда тут никому не известная.
Малоизвестность УГМК связана с личной скромностью ее владельца. Искандер Махмудов, один из богатейших людей России, олигарх самой первой гильдии — персона совершенно непубличная. Он не дает интервью, не хвастается дорогими игрушками, никогда не мелькает в светских и политических хрониках. Известно о нем очень немного: умный и обаятельный пятидесятилетний узбек с круглой головой, в юности — гэбэшный переводчик, знает пять языков, очень любит акул и коллекционирует их чучела. Цветными металлами занялся сразу после перестройки, вместе с братьями Черными. Как и полагается в гангстерских сагах, дикие и амбициозные главари первой волны высоко взлетают и падают, став жертвой собственных страстей. А из тени выходят их консильери — незаметные, спокойные, умеющие договариваться.
Сейчас кроме медной империи, объединенной в холдинг УГМК, Искандеру Махмудову принадлежит Трансмашхолдинг (почти все локомотивные и вагонные заводы страны), половина российских электричек, «Аэроэкспресс», часть «Трансойла» (железнодорожные перевозки нефти), «Кузбасразрезуголь» (вторая по величине угольная компания), «Мосметрострой» и сотни других компаний. Они строят самолеты в Чехии, запускают спутники с Байконура и собирают калаши в Ижевске. Сегодня главные партнеры Искандера — могущественные друзья президента Владимир Якунин (РЖД) и Геннадий Тимченко («Трансойл»), он входит в тройку главных получателей госзаказов в стране.
Не дающий интервью Махмудов известен одной программной репликой, сказанной в 2002-м: «Мы в политику не лезем, мы бизнесом занимаемся. Попросят — поможем. Мы все солдаты Путина».
Начало
Бунт начался со статьи в районной газете. Сотрудник Хоперского заповедника Володя Давыденко стал читать литературу по никелю, очень перепугался и поделился с земляками тем, что вычитал. Володину статью стали пересказывать в магазинах и в соцсетях. Это сочетание вызвало неожиданную химическую реакцию: буквально за месяц все население востока Воронежской и запада Волгоградской областей затрясло. Все тоже бросились читать про никель, а много хорошего про него в интернете не прочтешь: Норильск — одно из самых грязных мест на планете, вокруг города на десятки километров не растет ничего живого. Риск умереть от рака там в два раза больше, чем по стране, длительность жизни на десять лет меньше — ну и так далее.
В марте-апреле 2012 года в «Одноклассниках» и «Вконтакте» возникли антиникелевые группы, люди стали знакомиться, и 13 мая несколько сотен человек съехались на первый, маленький митинг в Борисоглебске. Глухие степные районы, уже сотню лет не знавшие никакой общественной активности, вдруг загудели. На митинги вышло огромное по местным меркам количество людей: десять тысяч в восьмидесятитысячном Борисоглебске, пять тысяч в Новохоперске с его семью тысячами жителей, три тысячи в селе Елань-Колено. В районе месторождений на митинги ходили просто все, кто мог ходить.
Главным страхом местных жителей стал прогноз, что из-за шахт пропадет вода в колодцах. Действительно, разработка недр часто сопровождается возникновением так называемой депрессионной воронки — понижением уровня грунтовых вод вокруг месторождений, иногда на десятках километров. С момента, когда стало известно о строительстве комбината, цены на дома в районе упали вдвое.
Возник десяток инициативных групп: «Зеленая лента», «Стоп-никель», «Движение в защиту Хопра», Инициативная группа Новохоперска, независимые казачьи автономии.
На митингах царила атмосфера маниакального подъема, все вдруг проснулись, обнаружили друг друга, стали общаться. Откуда-то вылезли самые разные люди — движимые амбициями, желанием покрасоваться, тоской по правде, чувством толпы, страхом за родной дом, потребностью в общем враге, желанием срубить бабла по-быстрому — сотни и сотни людей. Тем летом, приехав в деревню, я глазам своим не поверил: на каждой четвертой машине красовалась наклейка с перечеркнутым значком Ni. Зашевелилось вдруг казачество, давно превратившееся в манекен. За двадцать лет люди привыкли, что «казак» — это бессмысленный пузатый алкоголик в лампасах и с плеткой из секс-шопа. А тут масса людей вспомнила, что и они тоже казаки.
— Кто-то позвал: «Юр, а приходи к нам, там активисты собираются». А я и слова такого не знал — «активисты», но приятно было. И поехало. Раньше-то я серой мышкой жил, а тут такое началось. Подходят люди на митинге: «Кому деньги сдать на движение? Попу, может?» — «Деньги? Попу? Да ты что! И не увидишь их никогда…» Сами коробку сделали, только имена на бумажку записываем. Люди суют кто сто, кто тысячу. Одни ребята с Воронежа пятерку ложат — я растерялся: куда ее девать, как расписываться? Ничо, ни копейки никто себе из кассы не взял. Мы с Оксанкой двадцать тысяч своих отдали — а потом уж и считать перестали. Ну а что? Кто, кроме нас-то?
Лицом протеста поначалу была Валентина Боброва — националистка из Борисоглебска, писаная красавица, мать троих детей, офицерская жена, очень решительная и боевая. Прекрасная, как «Свобода» Делакруа, она круто смотрелась на митингах и резала правду-матку, часто вставляя слово «русский». Вокруг нее сложилась первая антиникелевая организация «Зеленая лента».
— Мы вообще старались без лидеров, — говорит активистка Нина Мартьянова. — Потому что с лидерами они быстро разберутся.
Поскольку официальные организации — Союз казаков России и Всевеликое войско Донское — говорить про никель забоялись, в Урюпинске и Новохоперске возникли независимые «национально-культурные казачьи автономии». В Новохоперске атаманом выбрали нервного, худого автослесаря Игоря Житенева.
— Мы с Игорьком, я помню, сели — говорит его жена Оксана, — Кристинка, дочка наша, была и Игорева мать. Она говорит: «Игорь, куда ты лезешь? Почки тебе отобьют. Игорек говорит: «Я их не боюсь, пусть что хотят делают». Ну и мы с ним тогда решили, что надо идти до конца.
— Они открыто говорят: «Мы придем, все раскопаем, и нас ничто не остановит», — говорил Игорь Житенев на одном из митингов. — Но сейчас на нашей земле происходит уникальная вещь: образовывается гражданское общество, настоящее. Не какое-то придуманное, а искреннее, настоящее гражданское общество. Они вошли сюда, плюют на нас, считают, что деньги решат все. Но деньги приходят и уходят, а люди и земля остаются. Этого никелевого производства не будет — потому что это не Божье дело. Даже если нас всех перебьют, Бог им все равно не позволит построить эту шахту — завалит или затопит, но ее здесь не будет!»
Было удивительно, что простой автослесарь так хорошо говорит.
Борьба
Алексей Гордеев, просвещенный, импозантный губернатор, приехавший в город открывать новую районную больницу, испытал непривычные ощущения, идя сквозь толпу, скандирующую «Позор!» «Люди кричат, хлопают в ладоши, — вспоминает Нина Мартьянова, — а они идут, вся комиссия, все красные, ножонками переступают…»
Районное начальство оказалось между молотом и наковальней: с одной стороны, надо было все это гасить, а с другой — давить открыто оно боялось. Полагаю, что поначалу протест был им даже выгоден, поскольку повышал цену лояльности. Но трудно сохранять неприступный вид, когда две трети жителей района митингуют под окнами. Все время приходилось убегать от активистов.
— Мэр наш один раз даже жену бросил с покупками у дороги. Видим — подъезжает к рынку, подходим спросить, — а он по газам…
Глава администрации района встречался с активистами и уверял, что он всем сердцем с ними и, как может, убеждает Воронеж и Москву отказаться от проекта. Тем вре-менем все активисты, работавшие в госучреждениях, были уволены, а всем бюджетникам передали, чтобы на митингах их не было.
— Но после этого, — вспоминает Оксана Житенева, — нас стала власть замечать, разговаривать. Кто в бюджетных организациях работал — уже всех выгнали. И больше нечем было на нас повлиять. По больницам и школам начали ездить лекторы из Воронежа, объяснять коллективам, что «комбинат все равно построят, правительство уже все решило, и задача местного населения извлечь из этой ситуации хоть какую-то выгоду, а не добиваться приезда ОМОНа».
За два года в области прошло больше сорока антиникелевых митингов. Люди подали в райизбирком заявку на местный референдум. Депутаты проголосовали — и, конечно, отказали, сославшись на то, что недра — федеральная собственность.
Месторождение
Мрачный зимний день. Полузанесенные снегом поля и лесополосы, грязные и безнадежно-тоскливые. На одном из полей — база пришельцев: колючая проволока, за ней — зачехленные буровые, похожие на косые хвосты самолетов.
— Видишь, наклонные вышки? Это они на уран бурят, я точно знаю, — шепчет мне Нелли Рудченко, рыхлая женщина, ковыляющая на больных ногах, в миру — торговка платками, в борьбе — лидер Инициативной группы Новохоперска. Никакого урана тут, конечно, нет, местных жителей клинит.
На воротах коммандос в черной униформе, над забором треплется казачий триколор с оленьком. Это ЧОП атамана Афрамеева, нанятое холдингом, чтобы показать, что казаки на самом деле за них. За главного — тяжелый кавказец, с глазами в красных прожилках. Хрипит, что прошел Чечню, Южную Осетию и Сирию: «Вот только три месяца из Дамаска…» Все остальные «казаки» тут такие же.
— А вас не смущает, что люди тут не хотят строительства?
— А никого не волнует, чего они хотят. Земля государственная? Ну и все! Как часто бывает в иерархических структурах, рядовые бесхитростно транслируют то, что думают генералы.
У открытых ворот базы прочно стоит бабка с антиникелевым плакатом «Не отдадим наши поля и реки на растерзание лживой УГМК!» Поодаль — два казака. С той стороны за воротами — джип с прицепом, на котором моток сетки рабицы. Бабка не дает ему выехать. Внутри — охранники, снаружи топчутся пятеро ментов. Все, кроме бабки, снимают друг друга на видео.
Через полчаса из ворот выходит красивая девушка на шпильках, с выключенным взглядом, юристка УГМК, которая не может уехать с базы.
— Вы мешаете нашей хозяйственной деятельности.
— Мы с захватчиками боремся!
— Ну, послушайте, есть лицензия, которая выдана правительством Российской Федерации…
— Ой, да ладно, все это мы слышали! Всю эту галиматью знаем! Умничать тут не надо, у себя на Урале умничай, дорогуша!
Офис УГМК в Новохоперске — незаметная дверь, запертая, несмотря на рабочий день. Пару раз тыркаюсь, выхожу и растерянно стою на крыльце.
— Че, на работу устраиваться пришел?
Надо мной нависает огромный усатый дядька с глазами и носом, покрытыми кровяными прожилками.
— Да нет, я журналист.
— А-а-а. А то я уже въ…бать хотел…
Подполье
Мы ездим из одного дома в другой, меня передают с рук на руки. Новохоперск утюжат Центр «Э», Центр «К», «шестой отдел», воронежские и московские следователи. Идут допросы и обыски. Странное ощущение подполья в русской деревне.
В феврале прошлого года УГМК пригнала на поле вагончики с охраной, ЧОП «Патруль». Казаки тоже выставили свою «заставу» — пару вагончиков, в которых постоянно дежурил народ. Началось долгое противостояние, с ежедневными стычками и перепалками. Жители пикетировали ворота, пытались не пускать на месторождения машины с техникой и едой. Протестная жизнь вертелась вокруг «заставы».
—Настоящих активистов, которые каждый день что-то делают, их немного, может, сотня, — говорит Сергей из Абрамовки. — А таких, которые готовы помочь иногда, еды на «заставу» привезти, воды — таких под тысячу, наверное.
Антиникелевая группа в «Одноклассниках» перевалила за 80 тысяч человек, «Вконтакте» — за 20 тысяч. Проблема обрастала абсурдными слухами, которые пропагандисты УГМК с удовольствием разоблачали. О планах компании добывать уран, о том, что пересохнет Хопер, о перспективе землетрясений.
Казаки устраивали вокруг месторождения свои «круги», молебны и крестные ходы, поставили два четырехметровых креста. Хотя население тут по нашим меркам чрезвычайно религиозное, а большинство местных священников были тоже настроены против разработок, Церковь долго колебалась. Но в конце концов официально отказалась поддерживать протесты. Молебны и крестные ходы проводил отец Сергий, не подчиненный церковной иерархии.
— Я взяла спички, — смеется Лена Пономарева, — фроськину шерсть начесала, черными нитками обмотала — ну чисто для прикола, хоть какую-нибудь гадость им сделать, нервы потрепать. И ходили мы там раскидывали. Говорю: «Нелька, мне какая-то бумажка нужна, типа я заклинание читаю». Она мне дала какой-то рецепт — там что-то сала пятьсот грамм, еще чего-то — и я хожу, читаю этот рецепт: «Бу-бу-бу…» Ну конечно, реакция была!
Слух о том, что местные бабы насылают на геологов порчу, действительно широко разошелся — и отцу Сергию, кроме того что он «раскольник», местные газеты стали вменять покровительство колдовству.
Человек десять казаков с хоругвью толпятся у ворот базы.
— Слава Христу! Смерть антихристу!
— Любо!
— Казацкому народу нет переводу!
— Любо!
— Слава Богу, что мы казаки!
— Любо!
— Ну что, блин, «любо»?! — в отчаянии кричит им какая-то женщина. — Вы сделайте что-нибудь!
Из-за забора на фриков, покуривая, презрительно поглядывают геологи и охрана, спокойно снимают на видео.
13 мая прошлого года во время одной из перепалок у ворот нервы у кого-то не выдержали и началась драка — шестерых казаков и тридцати чоповцев. Казакам конкретно досталось, атамана Житенева избили до потери сознания. Двух активистов чоповцы заволокли на территорию базы, побили и полуголых выкинули через забор. Житенев три недели пролежал в больнице с черепно-мозговой травмой — хотя испуганные врачи все время пытались его выписать.
22 июня трехтысячная толпа, собравшаяся на митинг, не дослушав очередного оратора, двинула к месторождению — и разнесла его к чертовой матери. Разломали забор, перевернули вагончики и сожгли буровые.
— Кто-то говорит: «Казаки, стройся!» — рассказывает Юрка. — Смотрю — там уже человек сто стоят. Нам кричат: «Подождите, куда вы?! Мы еще не приняли резолюцию митинга!» «Да засунь ты ее…» И пошли цепочкой. Впереди икона, кубанцы — молодцы, запели, а песня — великое дело. Дошли до забора — и как-то все ясно уже было. Чоповцы разбежались по полю, как зайцы, прятались по посадкам.
Хотя налицо были самые настоящие массовые беспорядки, на новохоперцев не завели ни одного дела. Завели только на урюпинцев (официальная версия гласила, что «погром устроили фашиствующие молодчики, приехавшие из других областей»). «Милиция вся попряталась, тихая-тихая была», — рассказывает Юрка. Власти перепугались.
Ответ
Почти всю воронежскую прессу, в первые месяцы конфликта писавшую независимо, вскоре приструнили. С бюджетными было и так все понятно, а с остальными заключили коммерческие договоры с обязательством согласовывать все материалы про никель. Областные и районные газеты наполнились глубокомысленными колонками: «А можно ли отказаться от разработки месторождений? Безусловно. В теории. Как можно отказаться от использования, скажем, компьютера или сотового телефона. Есть такая штуковина. Прогресс называется».
Депутат Госдумы Олег Пахолков начал выпускать еженедельную газету «Хозяйство Черноземья», состоящую из рецептов приготовления пирогов и статей о пользе никеля и вреде активистов. Каждый номер стоил депутату порядка миллиона рублей, газету бесплатно разносили по дворам.
Была нанята небольшая армия интернет-троллей — десятки пользователей, зарегистрировались в сети в течение одной недели и, презрев котиков, изо дня в день поносили продажных экологов и восхваляли холдинг. Личные фотки в аккаунтах, как правило, были стырены у ничего не подозревавших парубков и дивчин с Украины. По IP было видно, что хлопцы строчат прямо из офиса УГМК в Верхней Пышме.
Всех лидеров протеста так или иначе попытались запугать или купить.
Света Кузнецова, лидер «Стоп-никеля», плотная крашеная блондинка, считает дневную выручку в окружении усекновенных свиных голов, бесстрастно лежащих на прилавке. Света держит мясной ряд на рынке в Борисоглебске.
— Приехали двое, говорят: «Дело есть». Отошли сюда вот. «Ты долго будешь УГМК мозги крутить? Сколько тебе нужно? Три лимона хватит тебе? Три с половиной?» Ну я послала их на это самое, больше не приезжали.
Но с половиной лидеров все получилось — бравые атаманы один за другим уходили в кусты.
Осенью на Хопер приехал депутат-жириновец Максим Шингаркин, зампред комитета Госдумы по природным ресурсам. Импозантный мужчина с хвостом — в стиле Джона Траволты в «Криминальном чтиве» — является представителем редкой, а возможно, даже изобретенной им самим профессии: он решатель экологических конфликтов в пользу бизнеса. Работа такая: Шингаркин появляется в горячей экологической точке, собирает местных активистов, говорит, что во всем их поддерживает и готов помогать, но только не надо спешить, надо действовать умнее… Обнадежив и сбив градус протеста, он организует экспертные мероприятия, показывающие, что все тут нормально.
— Слава богу, мы уже про него все знали и людям заранее рассказали, — говорит московская экоактивистка Таня Каргина. Единственной добычей депутата стала Валентина Боброва. Шингаркин взял красавицу-националистку к себе в помощницы и увез работать в Подмосковье. «Зеленая лента» перестала принимать участие в акциях, Боброва включилась в борьбу за духовность — с геями и «белоленточниками».
УГМК заключила большой контракт с местным университетом, и ученые сразу заявили, что Хопер — далеко не самая чистая река, но добыча никеля может ее улучшить.
Холдинг подписал договор с Хоперским заповедником — эколога Владимира Давыденко уволили. Директор Александр Головков заявил, что заповеднику ничто не угрожает, а митингуют проплаченные горлопаны. Холдинг пожертвовал полмиллиона местной епархии — и благочинный не благословил поддерживать протесты.
УГМК подписала соглашения о сотрудничестве с руководством Всевеликого войска Донского и Союза казаков России. Верховный атаман СКР Павел Задорожный, неплохой вроде дядька, еще вчера заявлявший, что он категорически против разработок, сидел за длинным столом с топ-менеджером УГМК Олегом Мелюховым и давал пресс-конференцию. Вид у Павла Филипповича был растерянный.
Осталось решить вопрос лишь с «национально-культурной автономией» Житенева.
Брагин
На Хопер приехала команда реаниматоров: замгендиректора УГМК Евгений Брагин, молодой аккуратный денди по связям с общественностью, и Юрий Немчинов, начальник службы безопасности.
Брагин выглядит как идеальный комсомолец 80-х, которого ждет стремительная карьера в «Менатепе» — версия 2.0. Приветлив, корректен, всегда улыбается и смотрит прямо на вас широко распахнутыми глазами с абсолютно закрытым взглядом. Четкий, образованный, за словом в карман не лезет, имеет ответ на любые вопросы. На журналистов это действовало прекрасно.
— Народного протеста никакого нет. Население опасается — но население всегда опасается, это нормальная реакция психики. А что касается профессиональных протестантов, которые занимаются провокациями, — то это вопрос к правоохранительным органам. Да, людей напугали, рассказали, что тут взорвется атомная бомба. «Правда ли, что высохнет Хопер?» Очень сложно объяснить, что река с расходом воды 282 миллиона кубов в сутки — она не может высохнуть. Проблема высосана из пальца.
Брагин выступал, встречался, давал интервью. Он не отказывался от неприятных встреч, выступал перед активистами, всегда был железно выдержан и спокоен. Единственная проблема — за его улыбкой легко читалось презрение (а позже и ненависть) к этому месту и его тупому населению. Поэтому самих жителей ему очаровать не удалось.
— Вот эти все разговоры: «А давайте лучше развивать сельское хозяйство…» А кто вам мешал последние двадцать лет? Мы, например, инПубликациируем в «УГМК-Агро» миллиарды рублей, покупаем новейшие технологии — и поверьте: это невероятно сложно. У Новохоперского района нет никаких шансов! Вы сейчас живете на деньги Свердловской области и говорите: «Нам ничего не надо». Окей, давайте восемьдесят процентов бюджета отрежем — ребята, живите на свои. Нам в Свердловской области говорят: «Да они там в Воронеже совсем, что ли? Если бы у меня на даче нефть нашли — я бы до потолка прыгал».
— Почему же люди не радуются?
— Потому что в районе создана группировка, которая систематически занимается запугиванием людей. Она организованна, хорошо профинансирована. А жителям скучно, заняться нечем. Люди, которые мыслят себя в этой длинной перспективе, приезжают в район, где эти гоблины с кирпичами. Такой дикой смеси оголтелых провокаторов и элементарной бытовой глупости я нигде не видел.
— Что это за провокаторы?
— Для того чтобы это определить, нужно ту толпу, которая собирается около нашего вахтового поселка, не уговаривать, а загнать в автозаки и проверить документы. Мой отец был начальником уголовного розыска. Я эту клиентуру в глаза вижу. Поступать здесь иными способами, кроме предписываемых Уголовным кодексом, неэффективно.
Дело
Так и случилось. Пока Брагин давал интервью, Немчинов работал с местным населением. Юрий Ефимович — прожженный, обаятельный мент из свердловского угрозыска, похож на пожилого Джека Николсона, только покрупнее. Ласковым хриплым голосом он звонил активистам и казакам, интересовался здоровьем их детей, по-доброму посмеиваясь, вел дружескую беседу — как с партнерами по занятной игре: вы же понимаете, ничего личного. Ненавязчиво предлагал встретиться. «Звонки от Немчинова» стали притчей во языцех.
27 ноября по федеральным каналам вышел сюжет о том, что в Борисоглебске задержаны экоактивисты-вымогатели, требовавшие с УГМК деньги за прекращение антиникелевых протестов. Перед камерой из багажника машины Игоря Житенева следователи достали пакет с фирменной эмблемой УГМК, а из него — пятнадцать миллионов рублей. Житенев в наручниках, синий, пьяный и растерянный, признается в содеянном прямо на месте задержания:
— Вам известно, что это за денежные средства?
— Деньги для урегулирования конфликта.
— Какого конфликта?
— Против никеля.
— Что вы должны были за эти денежные средства сделать?
— Договориться с казаками.
Стоя перед открытым багажником новенькой Audi Q7, экоактивист Михаил Безменский с готовностью рассказывает, что собирается передать Житеневу четырнадцать миллионов. Потом зрителям показали толпу, горящие буровые и говорящего попугая из Следственного комитета.
Эффект от новости был сокрушительный. Это был рассчитанный и точнейший удар, прямо под дых. Никаким ОМОНом, арестами и починенными церквями нельзя было добиться такого результата. Жители поняли, что никому нельзя верить.
— Знаешь, как раньше нас встречали? — рассказывает Нина Мартьянова. — Приходим на рынок — сразу окружают, интересуются: «Что у вас нового?» На митинг приглашать одно удовольствие было. А теперь — стороной, с холодком, говорят: «Да вам платят…»
Оперативные действия производила бригада ГУЭБиПК МВД РФ под руководством покойного генерала Бориса Колесникова и его коллеги генерала Дениса Сугробова, нынче сидящего в СИЗО. Как известно, Колесников и Сугробов обвиняются в фабрикации уголовных дел при помощи провокаций. По удачному стечению обстоятельств жена генерала Сугробова возглавляет московский офис компании «Глинкор», давнего партнера УГМК и главного претендента на трейдинг воронежского никеля. Следствием по делу занялась бригада СКР под руководством Олега Сильченко, известного широкой публике по делу Магнитского.
Безменский
По некоему житейскому закону такие люди обязательно оказываются в протестных движениях. Тридцатилетний Михаил Безменский, невнятный пухлый юноша из Борисоглебска, был гражданским мужем одной из известных антиникелевых активисток, местной предпринимательницы, пятидесятилетней Галины Чибиряковой. Никакой другой профессии у Миши не было, но он считал себя «молодым политиком» и имел амбициозную мечту: стать главой администрации родного Поворинского района.
Когда Немчинов на него вышел, Безменский был растерян и польщен: большие дяди предложили ему сыграть в их серьезные игры. Я так понимаю, что это его и привлекало в антиникелевом движении: ему нравились движуха и чувство собственной значимости. Никаких чувств и идеалов у него, кажется, не было.
Дальнейшее мы знаем из материалов дела. Следователи, привыкшие, что суд ни во что не вникает, сами все написали. Четыре месяца прослушки телефонов Безменского и Житенева, запись их встреч с Немчиновым дают ясную картину того, как Юрий Ефимович купил Безменского, а затем, наживив его, подсек и атамана Игоря Житенева.
Для начала Мише устроили встречу с топ-менеджерами УГМК Мелюховым и Ямовым.
Мелюхов договаривается с Безменским, что тот будет работать над развалом протеста. Безменский просит взамен Audi Q7 за восемь миллионов, которая ему недавно понравилась в салоне, и — давнюю мечту — должность главы Поворинского района. Машину обещают без проблем, а о должности обещают подумать.
Никаких ресурсов, чтобы повлиять на протест, у Миши не было — он был никем. Поэтому в основном он занимался просто тем, что ежедневно докладывал Немчинову обо всем, что происходит у активистов. По разговорам видно, как ему нравится играть в двойного агента, нравится, что он при деле, что можно звонить Немчинову в любое время и что они общаются на «ты». Вскоре активисты начали об этом догадываться — особенно после появления Audi Q7.
— Казаки собираются у нас на сход, — вспоминает Нина. — Миша придет, сядет на табуреточке в уголке и сидит. А уже про него все понятно, никто его не зовет никуда. Но выгнать неудобно вроде. В конце концов я не выдержала: «Миша, ты что пришел? Ты казак?» — «А я Игоря привез…»
Основной работой Безменского было помогать Нем-чинову обрабатывать съезжающего с катушек атамана Житенева.
Немчинов начал звонить атаману сразу после выписки из больницы. Интересовался здоровьем дочки, предложил дПубликации тысяч, чтобы Игорь не подавал заявление об избиении. Тот отказался — но и подавать заявление не спешил.
— Игорек стал очень нервный, — вспоминает Таня Каргина. — После избиения у него что-то стало с головой — это все заметили, он так и не оправился. Я помню, он вез нас из Воронежа и так нервничал, матерился — мне прямо страшно было с ним ехать.
— Да он невменяемый был! Слышали же про «житеневский компот» — три таблетки феназепама, тридцать капель валокордина и триста грамм водки — он же без него вообще не мог. Хорошо хоть из атаманов его убрали…
К концу лета казаки автономии, видя, что Игорь в неадеквате, мягко попросили его уйти из атаманов. Житенев и сам был рад — он сильно перетрусил после погрома на месторождении, боялся уголовного дела. Игорь сложил с себя полномочия «по состоянию здоровья» — и, видимо, оказался в некотором вакууме. В это время с ним и начинает активно общаться Безменский, каждый день ему звонит, предлагает куда-нибудь довезти. Плетет сплетни про активистов, немножко рассказывает про контакты с Немчиновым, с шутками-прибаутками втирает Игорю, что движение уже слито, все вокруг взяли бабки.
Житенев, выгнанный из атаманов, чувствовал себя обиженным, злился на казаков — и находил в Мише благодарного слушателя. Из специально выданных Немчиновым денег УГМК Безменский заплатил за Житенева девяносто тысяч кредита. В общем, к осени Игорек уже прочно сидел на крючке.
Безменский: «Я какую интригу заплел. С Житеневым сейчас, не настаивая. Желательно ему не звонить. То есть после каждого твоего разговора с ним пусть он тебе звонит. Я его буду надрючивать, а он тебе звонить.
Немчинов: Совершенно верно.
Безменский: Я ему долблю: «Смотри, все движение уже слито. Надо брать бабки. Звони Юрию Ефимычу, говори: “Юрий Ефимыч, я готов”».
Несколько раз Немчинов предлагал Житеневу встретиться, тот колебался. В конце концов они таки встретились в Воронеже — пьяный Житенев и очень трезвый Немчинов. Хитрый мент разводит дурака-слесаря, как дитя. А Житенев все время оправдывается — ему стыдно продаваться.
— Вы нас довели, нам надо технику выводить на поля, нам надо буриться, понимаешь? Ты убираешь своих казаков, мы буримся. Я плачу деньги.
— Я своих уберу, я уже устал. Я своих на бойню не хочу
отпускать. Я клянусь, я ни от кого копейки не брал. Людей своих я никогда в жизни не сдавал.
— Я тебе плачу деньги, ты убираешь. Договорились? По рукам бьем или нет?
— Своих я уберу. Деньги меня вообще не интересуют, я еще раз повторяю. Я вас уважаю очень, я про вас…
— Пять миллионов тебя устроит? Я могу больше, но пока так, нормально?
— Я ж не выйду и не начну кричать «Уходите все отсюда!» У меня тут же авторитет мой кончится.
— Ты мне скажи, пожалуйста, сколько твоих ребят?
— Человек тридцать-сорок.
— Если человек сорок, пятерки тогда мало, я предлагаю семь. Семь миллионов, нормально? Мало? Скажи больше — без проблем. Тебя не устраивает цифра, которую
я назвал? Скажи только «да» или «нет» — и мы бьем по рукам.
— Юрий Ефимыч, смотри, эту сумму я раздаю казакам, я себе ничего не оставлю.
— Раздай ребятам, кому хочешь, сделайте себе бизнес.
— Знаешь что, я оставлю себе дПубликации тысяч, скажу, что за ЧОП…
От чтения этих терок становится тошно — столько там, на изнанке жизни, грязюки и мелочности.
— Я плачу семь миллионов, я не могу так просто, — это Немчинов уже с Безменским играет в кошки-мышки.
— Но Игорька же я привел.
— Я знаю, большая заслуга, согласен. Я не могу сказать, что я ему дал семь миллионов за то, что он привел Игоря. Я же и ему даю семь миллионов.
— Ну, я главой Поворино не стал…
— Ну ладно, главой Поворино не стал — мы тебе мало дали что ли, бл… Ты сало с ними в поле жаришь.
— Я с Игорем! Я Игоря наматываю два месяца. Сало я жарю… Ты думаешь, оно мне надо?
26 ноября при передаче денег Житенев и Безменский, естественно, были арестованы. Безменский сразу
полностью признал свою вину — а главное, вину всех остальных.
Реакция
Маленькое кафе на рынке. На входе — усатый дядька, впускающий только своих. За сдвинутыми столами человек тридцать не снявших пальто мужиков и баб провинциального вида. Можно подумать, Марь Иванну на пенсию провожают — если бы не фронтовая атмосфера, крик и гвалт. На самом деле это совещание антиникелевых сил, находящихся в шоке после ареста Игоря.
Все в раздрае, не могут решить, защищать Житеня или проклясть его.
— Игорек ночью звонил, из СИЗО, говорит: «Что вы меня не защищаете? Я за вас тут мотаю! Поднимайте казаков!»
— Да хватит нам п…ду в лапти обувать! — кричит Женька. — Там над ним следак стоит, им же ОПГ надо создать, а то атаман без казаков. За нас он сидит, ага! Сколько ему, суке, говорили: не общайся ты с этим Немчиновым…
— Что, Игорек был единственный, кому Немчинов деньги предлагал? И ко мне подъезжали люди: «Любую должность, — говорят, — в администрации…»
— Он мне звонил накануне, пьяный, хвастался: «Знаешь, во сколько они оценили мои мозги? В пятнадцать миллионов! Говорят: «Ты, Игорек, сильный противник, мы не можем предсказать твои действия».
Мне нравятся хоперские активисты: проснувшийся народ — редкое и греющее душу зрелище. Люди, у которых волею случая восстановилась какая-то нормальная, утраченная картина мира. Которые вместо бабок, тачек, перспектив развития района увидели небо и землю. Они говорят массу глупостей, никого не слушают, не умеют Публикации диалог. Они много в чем конкретно не правы. И при этом они правы в главном: пытаются защитить свою землю от комбината.
А может, все это и не про комбинат. Просто людям нужно человеческое отношение. Они хотят, чтобы к ним относились с интересом и уважением. И атаман Житенев сдался, как только его этим поманили.
Движение деморализовано, все на нервах, все друг друга подозревают — но никто не выясняет в глаза. За несколько дней я выслушиваю столько заглазной ругани, сколько за всю предыдущую жизнь.
— А почему Неля ментов к нам привела?
— Почему Скабелин казаков с заставы увел?!
— А знаете, что Галустов у Нины ночевал?
История со взяткой — как камень, брошенный Ясоном в войско Эета и заставивший его воинов убивать друг друга.
Маленький уездный городок, лживый хитрый градоначальник, циничные представители комбината, трусливые казаки, глупые националисты. Государство как всегда делает так, чтобы люди не доверяли друг другу — чтобы ничего, кроме него, у людей не было. Это его единственный инстинкт. Компания исходит из того, что не людское вообще дело, что тут будут добывать и как они будут жить, — очередное насильственное счастье.
Мне хочется увидеть эту степь в ее длинной, ее собственной истории — с казаками, бутурлиновскими хохлами, урюпинскими купцами. Я чувствую, что только так можно понять то, что тут происходит. На самом деле этими людьми движут не какие-то доводы, а их предки, вся история этих мест.
— Ты, значит, вот чего хотел… — Солдатов перевел дух и вдруг встал. — Ты, сукин сын, казачество жидам в кабалу хотел отдать?! — крикнул он пронзительно, зло. — Ты… в зубы тебе, и все вы такие-то, хотите искоренить нас?! Ага, вон как!.. Чтобы по степу жиды фабрик своих понастроили? Чтоб нас от земли отнять?!
Где-то здесь, совсем рядом, в устье Хопра, творилась трагедия «Тихого Дона». Здесь спалила Аксинью страсть к Гришке Мелехову, здесь их жизни раздавила каблуком история. Не так давно это было — ровно сто лет назад забрали Гришку на «действительную». Та дикая, красивая и обреченная жизнь, с магической точностью описанная Шолоховым, текла на этих берегах. И серые люди, понуро ждущие на автобусной остановке, — всамделишные правнуки тех казаков.
Активисты провожают меня на автобус. Пронзительно прозрачный февральский закат обещает весну. Вдали, над спускающимся к Савале городком синеет длинная обдонская гора.
— Это Русановская гора, — говорит Саша Долгопятов, — оттуда в девятнадцатом белые наступали, а большевики с китайцами тут сидели…
И когда он произносит это, я вдруг понимаю, о чем это все: та история не кончилась. Красные победили, советская власть заморозила историю, а теперь она почему-то тут проснулась. И все, что я вижу здесь, — о том же. О нашей старой тоске, маяте, жестокости, извечном неумении жить вместе.
Хотя здесь происходит что-то важное, от всех этих разговоров я чувствую, как непоправимо измельчал наш народ за эти сто лет. Мне кажется, что я копаюсь в какой-то безнадежно сгнившей трухе.
Приехав с Хопра, я несколько месяцев пытался разобраться, кто говорит правду и насколько на самом деле вреден комбинат. Все там чрезвычайно запутанно, отчет висит на сайте «РР». Тут, скажу только, что основания бояться, безусловно, есть. Ни компания, ни государство не дают никаких гарантий, только красивые слова. При этом сделать из Черноземья новый Урал они намерены всерьез.
Суд
Безменский сидит в клетке сгорбившись, вжавшись в скамейку, изредка бросает на нас, судью, прокурора испуганные взгляды, полные отчаянного непонимания: «Я же все сделал, как вы сказали!» Он еле слышно лепечет, что во всем сознается, будет сотрудничать со следствием, всех заложит, только пусть следователи больше не говорят ему, что изнасилуют. Я вдруг вижу, что перед нами ужасно запуганный ребенок лет восьми, невесть как оказавшийся в толстом теле тридцатилетнего мужика. Мальчиш-плохиш, которого вместо обещанной бочки варенья посадили в СИЗО и шьют пятнашку. Хоть он иуда, мне его жалко. Интересно, сколько вокруг ходит таких детей, притворяющихся взрослыми?
Следователь, лет десять уже как мертвый, в элегантном черном пиджаке, зачитывает свою арию: подсудимые обвиняются в организации ОПГ, они крайне опасны, попытаются скрыться и запугать свидетелей, выпускать их нельзя. Прокурор — как полагается, мышиного цвета человек без свойств — дважды произносит короткий припев. Адвокаты разливаются соловьями, слушать их приятно, хотя это чистое искусство — судья выключена.
Секретари, аккуратные ребята в вязаных жилетках, потихоньку превращающиеся в циников, скучают и перемигиваются. Судебный пристав в лихо заломленном черном берете стоит выпятив челюсть, расставив ноги, заложив руки за спину. Он мрачно глядит на публику и чувствует себя Рэмбо, возвышающимся над стадом бестолковых штатских оболтусов. Оксана Житенева всхлипывает. Двое скользкого вида мужчин — нанятые УГМК интернет-тролли, — сидя на галерке, строчат что-то в наладонниках.
Здоровенный дурковатый казак, не расстающийся с молитвенником и приехавший поддержать Житеня, делает тому какие-то знаки и то и дело сипит сдавленным басом: «Игорек, твою… Проси Божу Матерь!» Пристав каждый раз грозится выПубликации его из класса — но видно, что между ними уже возникла неожиданная мужская симпатия. Биоробот-судья включается для оглашения приговора — естественно, повторяющего ходатайство следствия.
Я редко бываю в суде, и меня поражает эта картина: каждый по отдельности — прокурор, адвокат, секретарь, пристав, публика, пресса, а может, даже следователь и Игорек за решеткой — любой из этих взрослых людей, вероятно, думает, что делает что-то осмысленное. А все — абсурдный спектакль, натуральный Ионеску.
То, что Безменский и Житенев сыграли ключевую роль в хоперской истории, — случайность. Но я все время думаю: что же заставило их поступить так. С Безменским яснее: он правда просто мальчиш-плохиш. Он случайно оказался в движении. Даже что такое дружба, он не понимает — поэтому предательство для него естественно. А вот Житенев? Который так искренне переживал за Хопер, который знал, что такое дружба, и ценил ее. Который так прекрасно и умно говорил на митингах. Почему он повелся? Из-за денег? Конечно, всем они нужны, да и жили они бедно. Но он работяга и деньги-то не любил.
Почему я об этом думаю? Потому что Житенев — это наш народ, искренний и завравшийся, героический и трусливый. Когда он говорил на митингах, он был храбр и искренен — потому что вокруг были единомышленники. А потом он оставался один и пугался — того, во что ввязался, ответственности, судьбы. Когда Немчинов его покупает, Житеневу стыдно, он перед ним оправдывается, навязывается на дружбу. Он на самом деле не хочет брать деньги, более того — он хочет сдаться бесплатно. Почему? Просто потому, что Немчинов сильнее. «Русские не сдаются!» — нет более устаревшей поговорки. Давно сдались.
Сейчас, через год, многие из хоперских казаков уехали защищать Донбасс. Можно сказать, что они патриоты, а можно — что им просто нужно с кем-то повоевать. А может, это одно и то же — потому что братоубийственная война в Донбассе, как и хоперский бунт, — это история про острый кризис нашего общего существования, поиск потерянного страной смысла.