1874. Архитектура и пейзажи Гуджарата и Раджпутана

Самосуд в царской России: что делала толпа с преступником

Жизнь русских крестьян была с детства пропитана насилием, воспринимаемым как норма. Самосуды, зачастую в крайне жестоких формах, были обычным делом. «Дура ты, дура, мало еще тебе!» — кричали дети матери, публично избиваемой отцом в селе Александровка в 1920 году. Почему так легко было вовлечь народ в хаос насилия во время революций?

Ничем вора не уймешь, коль до смерти не убьешь

Согласно данным историка Валерия Чалидзе, количество самосудов в России было огромно: в одном лишь Ишимском округе Тобольской губернии в 1884 году окружным врачом было вскрыто около 200 трупов тех, кто был убит самосудом, население округа было около 250 тыс. человек. К этим случаям можно добавить неучтенные (факты самосуда старались скрывать от властей) и случаи без летального исхода.

Русский крестьянин 19 века привык сам разбираться с преступниками

Становится понятно, что даже в течение одного года тысячи людей были участниками и свидетелями расправ разной степени жестокости. Вот забили насмерть вора — и власти никогда не найдут виновных. Убивали толпой, и никто не считает это преступлением, а всех не накажешь. Писатель-народник Глеб Успенский описывал суд над конокрадом: «Били камнями, палками, вожжами, оглоблями, один даже осью тележною…

Всякий норовил дать удар без всякого милосердия, чем попало! Тащит их толпа своей силой, а упадут — поднимут, гонят вперед, и все бьют: один сзади норовит, другой спереди, третий сбоку целится, чем попало… Жестокая была битва, истинно кровопролитная! Никто не думал, что убьет до смерти, всякий бил за себя, за свое огорчение… Суд был. И точно — ничего не было. Всех оправдали».

Как правило, в самосудах участвовали вполне обычные люди, не уголовники, в трезвом виде, публично, группами и нередко не стихийно, а вполне обдуманно и по решению общины. К конокрадам, поджигателям, «колдунам», ворам (даже только подозреваемым), применяли жесткие меры, внушающие другим страх перед совершением преступлений — выбивание молотком зубов, вспарывание животов, выкалывание глаз, сдирание кожи и вытягивание жил, истязания каленым железом, утопления, избиения до смерти. В периодике тех лет и описаниях свидетелей — масса разнообразных примеров.

В конце 19 века подозреваемых в колдовстве крестьяне зверски убивали

Волостные суды крестьяне не любили, считали их неумелыми и любили все решать сами, «по справедливости». А представления о справедливости были своеобразны. Кражи у помещиков или богачей преступлением не считались, как и убийство по неосторожности и убийство в драке (дрались ведь, убивать не собирались).

Историк русского крестьянства Владимир Безгин подчеркивает, что жизнь крестьянина была пропитана жестокостью и в силу объективных причин. Усиление контроля властями над правовой ситуацией в деревне происходило постепенно. Модернизация экономики, вовлекающая все больше трудовых ресурсов деревни в промышленность, проникновение в деревню и местные органы власти либеральных идей оказывали влияние на изменение традиционного патриархального уклада, но процесс этот был слишком длительным для массовой гуманизации к началу 20 века.

Жену не бить — толку не быть!

Побои в отношении женщин и детей были нормой семейной жизни. В 1880 году этнограф Николай Иваницкий писал, что женщина у крестьян «…считается бездушной тварью. […] крестьянин обращается с женщиной хуже, чем с лошадью или коровой. Бить женщину считается необходимостью».

Насилие у крестьян было нормой жизни, поощряемой самими женщинами

Эмоционально, но не безосновательно. Мелкие проступки женщин карались побоями, более серьезные, например, кидающие тень на супружескую верность, могли повлечь за собой «вождения» и «срамления» — публичные издевательства, раздевания и порку. Волостные суды в большинстве случаев разделяли традиционное отношение к женщине как к животной рабочей силе. Закон, даже если женщина была с ним знакома и, поборов страх, хотела применить, был на стороне мужей — если ребра не переломал, то все в рамках нормы, жалоба отклоняется.

Женщины работали не меньше мужчин

Насилие, широко применяемое взрослыми в отношении друг друга и детей, культивировалось и отлично усваивалось молодым поколением. В. Безгин привел описание свидетелем семейной расправы над женщиной в селе Александровка в 1920 году: «На расправу сбежалась вся деревня и любовалась избиением, как бесплатным зрелищем.

Кто-то послал за милиционером, тот не спешил, говоря: «Ничего, бабы живучи!». «Марья Трифоновна, — обратилась одна из баб к свекрови. — За что вы человека убиваете?». Та ответила: «За дело. Нас еще не так били». Другая баба, глядя на это избиение, сказала своему сыну: «Сашка, ты, что ж, не поучишь жену?».

И Сашка, совсем парнишка, дает тычок своей жене, на что мать замечает: «Разве так бьют?» По ее мнению, так бить нельзя — надо бить сильнее, чтобы искалечить женщину. Неудивительно, что маленькие дети, привыкнув к таким расправам, кричат избиваемой отцом матери: «Дура ты, дура, мало еще тебе!»

Это не бьют, а ума дают

Насилие как прием педагогики также было само собой разумеющимся. Исследователь Дмитрий Жбанков опросил в 1908 году московских студенток (324). 75 сказали, что дома их секли розгами, к 85 применяли другие наказания: стояние голыми коленками на горохе, удары по лицу, порка пониже спины мокрой веревкой или вожжами. Ни одна не осудила родителей за излишнюю строгость, пятеро даже сказали, «что их надо было драть сильнее». «Учеба» юношей была еще более жесткой.

Мобилизовать людей на насилие было легко — они привыкли к жестокости

Восприятие насилия как нормы у крестьян описано многими этнографами, юристами, историками — Безгин, Чалидзе, Игорь Кон, Стивен Фрэнк и др. Изложение таких суждений сегодня легко навлекает на автора текста обвинения в русофобии, так что стоит отметить два важных момента.

Первое — уровень насилия в повседневности того времени был выше нынешнего и у других народов России, и в западноевропейских странах, что сказывалось (это предмет для отдельного рассказа). Невысок был и уровень образования, обычно способствующего гуманизации.

Второе — в деревне, долгое время лишь изредка контролируемой государством и жившей по обычному праву, насилие и угроза его применения были доступным, привычным и достаточно эффективным инструментом регулировки поведения и выстраивания социальной иерархии, формой утверждения власти.

И.Владимиров. Погром винного магазина

Важно другое: выработанная веками жестокость, готовность к самостоятельному решению о применении насилия в мирное время сыграли свою роль в жестокости революции. Уже в 1905—1907 годах они обрели большой размах в крестьянских бунтах, не говоря о настоящем триумфе зверства Гражданской войны.

Вот где проявила себя пресловутая «бессмысленность и беспощадность» — если в 1905—1906 годах акты насилия, направленного против помещиков или чиновников, совершались нередко по решению общины, как обычные самосуды, то с 1917 года к таким явлениям добавился подлинный разгул эксцессов, стихии.

Жестокие самосуды в армии и на флоте (где рядовой состав — почти сплошь крестьяне), разбои, погромы etc. унесли сотни тысяч жизней — в хаосе ненависти Гражданской войны все это шагало рядом с кровавыми лозунгами и организованным террором, проводимым политиками всех цветов.

Константин Котельников