Бронзовый бюст Ивана Дроздова в Литераторском зале Главного музея Великой Отечественной войны на Поклонной горе в Москве.
- Иван Владимирович, все-таки расскажите немного о своей батареи. Сколько было человек? Национальный состав? По возрасту предпочтение отдавали молодым? Почему все-таки поставили вас как молодого и доверили такое важное дело?
- На это я вам скажу просто. Этот вопрос у многих возникает: в чем дело, почему молодежь такая была во главе подразделений больших? Все дело в том, что мы кончали училище. Мы могли командовать этой батареей, не только, значит, воспитывать юношей. Мы могли давать расчеты при стрельбе. Кто же ещё их мог давать? Вот, я был в начале командиром взвода. Во время боя большого не видел, как приехал командир полка. Он зарылся в мой окоп, а я стою посреди, причем, как правило, я стоял без каски.
- А почему?
- Не потому что я такой смелый, а потому что, когда командир батареи стоит посредине без каски и командует, вся батарея работает. Стоит командиру батареи пройти туда-сюда, как все зашевелились. Боятся, страх ведь…
- Люди боятся?
- Люди боятся, потому что снаряды рвутся, осколки свистят, с самолетов бьют пулеметы, бомбы. Все же ведь горит… Батарея фронтовая, все же на охране города стоит, понимаете. И вот, я командую батареей, а командир полка у дальномерщицы спрашивает: «А где командир батареи?» А она говорит: « На связи». Но какая связь, когда такой бой! А он в землянке, где рации там и прочее, чтобы его не задело. Ну, он, когда кончился бой, ничего не сказал. Приехал в полк и отдал пакет: ему сдать батарею, мне принять. Ему 36 лет было, мне – 20. Он видел: я даю расчёты, стою, понимаете? Вот поэтому такие молодые были командиры батареи. Кстати говоря, деталь интересная, командир дальномерного отделения была Нина Абросимова. Она была дочка командующего артиллерией фронта, генерал-лейтенанта Абросимова.
- Это у вас на батарее?
- Это у нас на батарее. Командир полка часто приезжал посмотреть, как она, не обижают ли.
- У вас и женщины были?
- 32 женщины. Да. Вот вы говорите, что такое батарея? Батарея – это все специалисты, одни наводчики, другие заряжающие, третьи у нас на приборе. Например, на приборе управления зенитным огнем ПУАЗ О - 3, на нем работало 12 женщин, на длинномерном отделении 4 женщины и на других. Вот когда кончался бой, я, прежде всего, шел к девчатам. Они все по 17 по 18 лет. Я иду к девчатам… Если это был тяжелый бой, они все плачут, платочками утирают слёзы.
- Скажите, психология женская от мужской в период боя как-то отличалась?
- Отличалась. Вот у них нервное разрешение было – они плакали. Вот признаюсь, тут уже много прошло, у меня было нервное разрешение, меня тошнило. А однажды у меня на ноге вдруг экзема. И когда я к врачу, майор Вейцман у нас была врач, я ее спросил: «Откуда такая?» А она говорит, что это от нервного перенапряжения. Ведь когда стоишь, никому нельзя показать, что ты трусишь, и весь бой не спрячешь, не пригнешь голову… Нервы-то такие же как у всех… Ну а то, что меня тошнило, я никому не говорил. Анахович у нас был фельдшер. Я ему говорю:
- Ефим, ты тут никому не болтай, но чего это меня тут после боя как подташнивает?
- Это же очень просто, товарищ комбат, тут у нас в районе живота очень большие сплетения нервные, и вот, когда ты так стоишь минут 40, то там большое напряжение. Это ничего, пройдет, - говорит.
А девочки плакали, и я шел все к ним после боя и говорил им всякие слова, что: «Вы молодцы, девчата (а то называл их и ребята), вы давали точные расчеты. Вот видите, сколько мы перебили танков, пехоты. Чего вам плакать, вам радоваться надо».
- А вот, когда танки идут на вас или самолеты летят, отличалась ли реакция женщин от мужчин?
- Реакция… Все-таки они послабее были. Танк идет, это ж страшная вещь, у него же пушка впереди.
- В каком смысле послабее? Терялись?
- Не то, что терялись, они переживали больше. Вот когда надо работать, они работают отлично.
- У вас интернациональная бригада?
- Было у нас 132 человека. Были у нас из азиатских республик человек шесть, два прибалта были у нас, четыре еврея. У меня иногда спрашивают: «А евреи у вас чем занимались?» Ну а я говорю: «Должен вам сказать, что им доставалось так же, как и нам». Когда молотят снарядами и прочим, сильно не спрячешься.
- Они были рядовыми?
- Сейчас вам скажу. Вот Анаховича назвал. Он фельдшер. Сидит, и не видно его, и не слышно. Да и чего ему высовываться? Второй человек – это Полина Рубинчик, сержант, комсорг батареи.
- Вы выбрали комсорга или назначили?
- Выбрали. Выбирали и уважали. И, кстати говоря, внучка московского раввина. И когда я жил в Москве и учился в академии, и ходил на каток, однажды она меня схватила: «Вот ты где, комбат наш». И потом говорит: «Поедем, сегодня я тебя с дедом познакомлю». Так я был на даче у ее дедушки. И рассказал им, каким Полина была молодцом. Она имела медаль за отвагу.
Кстати, если чувствовали люди, что медалями будут награждать, очень часто говорили: «товарищ комбат, мне бы медаль за отвагу», очень её любили. Она большая и серебряная.
Ну вот два, теперь третий. Это был капитан Фридман. Он был начальником СОН-3К. Что такое СОН-3К? Это станция орудийной наводки, радар. Имейте в виду, радары уже были на батареи. Ну, конечно, они не были такими совершенными, как потом. Кстати говоря, этот радар нам никогда ничем не помогал. Но был «придан» радар, и начальником этой станции был капитан Фридман. Он был мой подчиненный. И четвертый человек это лейтенант Демченко, орудийный техник. Все они входили в элиту.
- Остальные все были русские? 130 человек.
- Русские, украинцы, белорусы были. Из 130 человек, ну я не могу вам сейчас точный подсчет подПубликации, ну где-то 106-104 человека русские.
- То есть, батарея в основном была…
- Да, в основном была... Офицеры все были русские. Не знаю, можно ли это сказать, могут меня не понять, но я могу сказать, что люди из кавказских и среднеазиатских республик у нас на пушках, на приборах не работали, потому что уровень грамотности и образования был у них всегда много меньший, чем у наших славянских ребят. Это не потому что я сам славянин. Это так было. Я не знаю, или это от природы, или это у них уровень учебы такой, слабее был. Но они были там шофёрами, поварами, ну у нас много было таких хозяйственных служащих.
- Ну, самое главное, что на передовой, в основном, были русские, славяне.
- Ну нас и в стране было «в основном».
- Ну все-таки говорят, что победа была, это победа все-таки русских.
- Но все-таки ради справедливости я скажу, что воевали все в общем здорово.
- Вот прошлый раз мы с вами говорили о романе «Баронесса Настя», но вы не сказали главную мысль. Вот как выразилась одна наша общая хорошая знакомая, что роман этот писался спустя много-много лет после войны, поэтому это молодой роман для молодежи и о молодежи во время войны. Но роман очень мудрый в том отношении, что вы смогли художественными средствами изобразить, как во время окончания войны зарождалась уже другая война, которую потом назовут информационной, холодной, которая сейчас выливается уже в горячую.
- Я вам на это вот что скажу. Вы, наверное, знаете, что я работал длительное время в ИзПубликацииях, а потом был главным редактором в издательстве «Современник», я был редактором журнала молодых в Москве, и я, конечно, должен был даже по долгу службы следить за литературой, литературой о войне. Я знал главные книги о войне. Это книги Бубеннова «Белые березы», это книги Василия Соколова «Вторжение и крушение», книги Гончара, книги Бондарева, книги Шевцова. Эти книги, которые рисовали войну - мне они нравились. По мне роман Бубеннова «Белые березы» - очень сильный роман. И, может быть, поэтому я долго не приступал к теме о войне, потому что в мой художественный метод входит одно принципиальное положение: я считаю, что повторяться в литературе нельзя. Если писать, то писать новое, эпигонство тут недопустимо. И поэтому как подумаешь, что нужно написать о войне, всплывают эти лучшие книги. Леонов писал о войне, понимаете ли. И как-то оторопь берет: я не смогу на уровне написать, и сказать что-то новое. Но, говорят, трус не играет в хоккей. Не вечно же бояться, трусить? Я был во время войны в начале летчиком, потом артиллеристом, прошел всю войну. Как же так? Я уже имел много романов, 7 или 8, перед тем, как приступить к роману о войне. Я решил написать о войне, роман. И вот, что это за роман, я вам скажу. Мне, конечно, коротко надо сказать вам. Но для начала прочитаем письмо, которое я получил 3-4 дня назад от читателей.
«Здравствуйте, уважаемый Иван Владимирович. Я прочитал Ваши замечательные книги Оккупацию, Последний Иван, Ледяную купель, Шальные миллионы…
Примерно в середине 90-х годов в газете «Труд» прочитал несколько коротких мнений ветеранов войны. А дело было в канун 9 мая. Один из рассказов был таким: «После встречи на Эльбе сидели мы по-нашему в кафе (сейчас не помню, какое название было тому заведению в газете). Было нас человека три-четыре, дело было на втором этаже, за соседним столом сидели американские солдаты, пили, громко разговаривали, смеялись и смотрели в нашу сторону. Когда нам это надоело, мы встали, выбросили их из окна, следом стол и стулья, официанту сказали, чтобы он обслуживал их там на улице. Когда мы вышли и проходили мимо их, они встали и отдали нам честь».
Дальше ветеран пишет:
Хочется сказать, что хотя американцы и были нашими союзниками, но сволочи и продадут нас в любую минуту, а немцы, хоть мы с ними и воевали, и были они нашими врагами, но лучшего союзника нам не найти.
- Вот, пожалуйста, три дня назад я получил это письмо - это удивительное письмо. Почему удивительное? Скажу сейчас, сейчас уже можно, мне уже много лет, и я должен говорить одну только правду. Тогда было такое состояние во время войны, что не ложилась на душу ненависть к немцам, не ложилась. Приводят к нам в батарею пленных: майор, оберст и сержант. Их старшина ведет. Я говорю: «А ну, заходите к нам». Мы с офицерами обедаем. Я предлагаю им сесть с нами пообедать, и начинаем разговор, понимаете? Я разговариваю с ними, ну как будто, я с ними не воевал. Что это такое, я не знаю. Вот я говорю майору:
- «Почему вы не едите борщ?» - мы дали им борщ.
А он говорит:
- Он жирный, а мы жирного не едим. То есть, не все мы, другие борщ едят, да еще и с удовольствием, а те, которым за 30. Потому что у нас в желудке гастрит какой-то.
Я говорю:
-Что же, у всех что ли? От чего же он у вас?
А он говорит:
- Да, понимаете, мы пьем пиво, а пиво у нас делается из картофельной ботвы, не то, что у вас – из хлеба. Поэтому у нас попил человек десять лет - гастрит.
А я ему говорю:
- Так чего же вы с больным-то пузом полезли на нас? У нас вон – солдат – он чего угодно сожрёт, никакого гастрита у него нет.
Он спрашивает: «А что с нами сделают, капут?». «Да нет, - говорю, - мы отправляем пленных в Сибирь, там много женщин, девушек, поженитесь, останетесь и вам понравится.» Я потом от уполномоченного СМЕРШ получал замечание: «Что это вы с врагом так беседуете?» А я говорю: «А как же, он пленный. Почему ж его не накормить? Что я ж я не человек что ли?»
- Но вот немцы не так поступали…
- Но вот это уже другое дело. По-разному, по-разному немцы поступали. Это сложный, это сложный очень вопрос. Но я вам говорю, эта ненависть, которую нам внушали газеты… Не знаю, как другие, я, конечно, их ненавидел, как врага, бил по ним. Но однажды мне приказали из штаба: машина едет с офицерами, возьмите ее на прицел и, значит, расстреляйте. Я посмотрел в дальномер, и действительно едет грузовая машина, поют, человек сорок, и все молодежь, сейчас снаряд один – и их нет. А потом думаю: так они ж на нас едут, к нам. Думаю, может можно их в живых оставить. Несмотря на то, что был какой-то риск все-таки. Ну а что для батареи, если они с пистолетами. В общем, я приказал подпустить их ближе, и открыли огонь по колесам, вниз, начали землю рыть под ними. Ну, они, конечно, разбежались. А потом сдались в плен. То есть, всех мы оставили в живых. Жалко было вот таких же, как я, 20-летних ребят, взять и уничтожить одним снарядом.
- Это широка русская натура, которая позволяет всем остальным народам хорошо жить среди нас.
- Когда я стал готовить к новому роману, я много прочитал об ариях, арийцах, увидел, что у нас, оказывается, был общий корень. Там на войне я удивлялся тому, что они лицом на нас похожи. Фигура, лицо – все очень похоже. Когда я стал изучать материалы о происхождении Руси, русских, смотрю, значит, арии были, перемешивались как народы в одном котле, потом растекались, все прочее. Так что, может быть, здесь зов далекой крови, что какая-то родственность душ. И в этом письме, которое нам сейчас прочитали, подтверждаются эти мои выводы…
- События особенно.
- Да. И что же я могу сказать в двух словах? О романе не расскажешь в двух словах, но я скажу, что я решил в этом романе подняться, как бы, на вертолете на большую высоту, оттуда посмотреть на войну: как она проходила не только у нас, но и у них. Я стал изучать. Мне попалась заметка интересная в какой-то газете «Баронесса Настя» о том, что у нас была разведчица, которая стала баронессой и, даже сейчас живет там, и все знают, что она разведчица, но не хочет уезжать – дети, внуки. Я поехал туда даже изучать, городок этот изучал, в замках был. И мне открылась картина интереснейшей, богатой и драматической жизни. Поэтому войну я показал в комплексе: и как они воевали, и как мы, у нас, и у них. Это трудно, но я попытался это сделать.
- Интересно, что союзные войска, английские, американские, бомбили Дрезден, почти полностью уничтожили и другие города. То есть, вот вы рассказываете, что пытались взять в котел, чтобы немцы сдались, не уничтожить, хотя могли это сделать, а чтобы сдались. И все-таки немцы сдались. А вы сохранили им жизнь.
- И Будапешт сохранили!
- Но американцы ведь бомбили Дрезден и другие города. Они же просто хотели сравнять их с землей.
- Пусть знают люди, и еще долго будут удивляться тому факту, что это была великая битва за Будапешт, которая сохранила город, все 13 уникальных мостов сохранила, все дворцы, весь город сохранен. Когда я приступал к написанию романа о войне, я уже знал, что в то время, когда мы заканчивали войну, Великую Отечественную с Германией, наши враги вынашивали новую войну. Ту, которая идет сейчас. Ее уже тогда называли информационной, и они уже тогда возлагали надежды на пятую колонну. Они видели, что русский народ в лобовом соприкосновении, то есть в открытом бою, победить нельзя, его надо победить ложью, что они и сделали.